Придворные: скрытая сила короны. Глава 2. Достойное рабство

В 1960 году молодой Уильям Хезелтайн пришел на службу в Букингемский дворец. В первый рабочий день на нем была новая шляпа, элегантный черный хомбург (наподобие той шляпы, которую когда-то носил Энтони Иден), которую ему подарили после увольнения с прежней работы в Канберре. Это был новый уровень формальности для Хезелтайна, на прежней работе он был личным секретарем премьер-министра Австралии сэра Роберта Мензиса.

«В Канберре я никогда не носил ни одной шляпы», — вспоминал он. Но он начинал новую работу в качестве помощника пресс-секретаря королевы и собирался войти в другой мир. В то время сотрудники его уровня входили во дворец, проходя через ворота спереди и через дверь Тайного кошелька. «Если ты идешь в шляпе… Часовой обычно отдает честь», — сказал Хезелтайн.

Хезелтайн был придворным новой породы. В ответ на критику того, что ближайшее окружение королевы было слишком «твидовым» и оторванным от реальности, Майкл Адин предложил правительствам стран Содружества выдвинуть перспективных государственных служащих для прикомандирования в пресс-службу дворца. Хезелтайн, которому в то время было тридцать, был выбран Австралией, к его собственному удивлению. «Я никогда не имел ничего общего с прессой, — сказал он. «Вероятно, они сочтут это скорее преимуществом», — ответил ему вербовщик из Канберры.

Хезелтайну пришлось привыкать к дворцовым обычаям. Шляпы — это одно; имена были другие.

Мы по-прежнему называли наших секретарш мисс Смит или мисс Джонс. Нас, домочадцев, королева называла нашими христианскими именами. При первой встрече с Майклом Адином я назвал его сэром Майклом. «О нет, — сказал он, — в доме всегда христианские имена». Однако всех слуг называли по фамилиям. Но был в то время один паж, которого всегда звали Сирилом. Я попросил Ричарда [Колвилла, пресс-секретаря] объяснить это несоответствие, и он сказал: «О, это просто. Он начал работать лакеем в детской. Все лакеи в детской называются по именам». 

Прибытие Уильяма Хезелтайна ознаменовало постепенный сдвиг в мышлении, признание критики Олтринчема, который считал, что дворец должен быть менее замкнутым и более дальновидным. Он больше не мог игнорировать социальные изменения, происходящие в стране, и средства массовой информации, быстро теряющие чувство почтения. Во время своего двухлетнего пребывания в пресс-службе Хезелтайн произвел впечатление своей способностью вписаться, а также привнести свежий взгляд в отношения с прессой, и после возвращения в Австралию в 1964 году его снова пригласили в пресс-службу, на этот раз на постоянной основе. Предполагалось, что он сменит Ричарда Колвилла, когда тот выйдет на пенсию; Майкл Адин также дал понять, что, если все пойдет хорошо, Хезелтайн станет одним из трех личных секретарей королевы.

У Хезелтайна был совсем другой подход, чем у Колвилла. Во-первых, ему действительно нравились журналисты.

«Мне скорее нравилось общение с прессой, чего, я думаю, никто никогда не сказал бы о Ричарде Колвилле. Я думаю, он считал, что в целом они были низшими существами. . . Он был очень старомодным и считал, что людей, с которыми он не был в дружеских отношениях, можно называть по фамилии, что совсем не нравилось некоторым представителям СМИ, которые думали, что он таким образом принижает их».

Хезелтайн считал, что Колвилл, обращаясь с прессой с таким подозрением, отражал пожелания самой королевы.

«Он действовал в соответствии с уставом, который, по сути, был дан ему королевой, инструкции которой в то время гласили: «Что официально, то официально, и то, что мы делаем публично, должно быть предоставлено всем средствам массовой информации для освещения. Семейная жизнь, и в особенности жизнь детей, является частной собственностью и должна защищаться». И Ричард очень буквально выполнял эти указания. Мне он нравился, он был прекрасным коллегой, но его взгляды на отношения со СМИ сильно отличались от моих».

Постепенно медиа-стратегия начала меняться, даже когда Колвилл все еще был у руля. Стали проводиться мероприятия, на которых пресса не считалась досадной помехой; планирование мероприятий в интересах средств массовой информации стало центральной частью дворцового мышления. Когда в 1967 году яхтсмену Фрэнсису Чичестеру, совершившему кругосветное путешествие, было присвоено рыцарское звание, это произошло не во дворце, как это обычно бывало, а в ходе публичной церемонии в Гринвиче. Показателем того, как далеко продвинулись даже самые крутые советники, является то, что именно Колвиллу пришла в голову идея использовать тот же меч, которым Елизавета I посвятила в рыцари Фрэнсиса Дрейка после того, как он стал первым англичанином, совершившим кругосветное плавание в 1580 году.

Хотя усилия Хезелтайна по обеспечению прозрачности в отношениях дворца со средствами массовой информации получили безоговорочное одобрение королевы, был по крайней мере один случай, когда он ошибся. В 1969 году принц Филипп во время визита в США дал интервью NBC, в котором сказал, что королевская семья вот-вот «уйдет в минус», чем спровоцировал в прессе шквал статей о королевских финансах. Он сказал, что ему уже пришлось продать небольшую яхту, добавив: «Возможно, нам придется переехать в помещение меньшего размера, кто знает?»

Когда журналист спросил Хезелтайна, на чем можно сэкономить, тот ответил: «Ну, я не могу этого сказать. Но навскидку я думаю, что, возможно, придется продать всех лошадей в королевских конюшнях». Как ему позже сообщил один из личных секретарей королевы, это было «очень непопулярным ответом», и он должен был знать об этом. Никто не смеет связываться с королевой и ее лошадьми. Тем не менее, королева всегда любила Хезелтайна, даже после того, как он покинул дворец.

Реформы Хезелтайна ознаменовали тонкую трансформацию дворцовой медиа-стратегии, достаточно незаметную, чтобы не встревожить королеву, но достаточно очевидную, чтобы руководитель ВВС заметил, что во дворце дул «явный ветер перемен». Как выразился Хезелтайн, «в то время как монархия не должна была быть слишком авангардной, она и не могла позволить себе слишком далеко отставать от времени». Но если то, что происходило, было эволюцией — а королева любила, чтобы изменения происходили в стабильном темпе, отражая общество, а не руководя им, — то то, что произошло в 1969 году, было революцией.

Мысль, что королевская семья должна принять участие в телевизионном документальном фильме, рассказывающем об их обычной жизни, первоначально исходила от зятя лорда Маунтбэттена, кинорежиссера лорда Брэбурна, которого вдохновил успех двенадцатисерийного сериала, снятого Thames Television о жизни и достижениях его тестя. За обедом с принцем Филиппом он предложил королеве попробовать нечто подобное. По словам одного бывшего придворного, «фильм получился потому, что Джон Брэбурн и Билл Хезелтайн почувствовали, что королевская семья слишком уныла, и что нужно приподнять завесу мрака».

У Хезелтайна немного иной взгляд на происхождение фильма. Он говорит, что это была «в первую очередь» реакция на поток запросов со стороны средств массовой информации в преддверии вступления принца Чарльза в должность принца Уэльского в Карнарфоне. Но предложение о том, что должна быть снята биография девятнадцатилетнего принца, Хезелтайн счел фарсом. Что можно было сказать о молодом человеке, стоявшем на пороге жизни? С другой стороны, этому юноше была уготована судьба, и он обучался и готовился к определенной роли, которую продолжала его мать.

«Итак, после долгих размышлений королева и герцог Эдинбургский согласились на создание фильма для телевидения, в котором было бы показано, как королева выполняет свои официальные обязанности, и что ждет принца Уэльского. Здесь я отложу в сторону скромность и скажу, что по существу я был человеком, который придумал эту идею и воплотил ее в жизнь».

Идея, как ее видел Хезелтайн, заключалась в том, чтобы встретиться с телевидением на его собственных условиях, преодолеть разрыв между колонками светской хроники и придворным циркуляром и очеловечить королевскую семью. Хотя, возможно, это и инициировал Филипп, как сказал Брэбурн, это не могло произойти без Хезелтайна. «Он полностью понял смысл фильма».

Королева была осторожна, но была готова дать условное добро. Ричард Коустон, глава документального отдела BBC, в течение года снимал королевскую семью в то время, когда ее члены занимались своими повседневными делами, будь то встреча королевы с американским послом, Филипп, работающий за своим столом, или семья, устраивающая пикник в Балморале. Получившийся в результате фильм «Королевская семья», который был показан на BBC1 21 июня 1969 года, а затем восемь дней спустя на ITV, имел огромный успех. По данным BBC Audience Research, 68% населения посмотрели его.

Но фильм также вызвал широкую дискуссию. Где должна остановиться королевская семья, когда она начнет делиться своей личной жизнью с общественностью? Смогут ли они продолжать контролировать то, какие части их жизни предназначены для всеобщего потребления, а какие должны оставаться скрытыми от посторонних глаз? «Я совсем не жалею о фильме «Королевская семья», — говорит Хезелтайн. И продолжает:

Я все еще думаю, что решение, которое королевская семья должна была принять в 1968 году, заключалась в том, будут ли они спокойно сидеть сложа руки и позволять телевидению поглощать их на своих условиях, или же они примут более активное участие и сами будут принимать решение о том, как они будут использовать телевидение. Показ фильма Дика Коустона стал самым значительным телевизионным моментом со времен коронации. Фильм в Британии смотрело значительно больше людей, чем произошедшее месяцем позже событие – высадку человека на Луну. Мнение некоторых более поздних комментаторов о том, что семья быстро стала считать все это ужасной ошибкой, насколько мне известно, совершенно неверно.

Хотя большинство членов королевской семьи были довольны эффектом фильма, было одно исключение: принцесса Анна. Она всегда ясно заявляла о своей неприязни к проекту и о том, что общий эффект от фильма был вредным.

От переводчика: фильм впоследствии был запрещен королевой. А посмотреть его можно здесь.

Хезелтайн также заслуживает похвалы за другое королевское новшество: королевскую прогулку. Хотя вид членов королевской семьи, небрежно прогуливающихся среди толпы и болтающих с представителями публики, сейчас кажется обычным, до 1970 года этого никогда не было. Хезелтайн говорит, что эта идея была задумана совместно с Филипом Муром, помощником личного секретаря, и сэром Патриком О’Ди, официальным лицом Новой Зеландии, отвечающим за королевские поездки. Идея родилась во время поездки королевы в Новую Зеландию и Австралию в 1963 году. Визит показался достаточно холодным по сравнению с восторженным приемом, который она получила в 1953–1954 годах. Пытаясь придумать, как поступить по-другому, они пришли к «идее о том, что королева и герцог выходят из машины, немного не доезжая до места назначения, и заканчивают дистанцию ​​пешком, обмениваясь несколькими словами с людьми, которые пришли, чтобы увидеть их». Вклад Хезелтайна был сосредоточен на том, как можно управлять средствами массовой информации, «что всегда было одним из трудных аспектов, но мы справились».

***

В 1972 году Хезелтайн перешел из пресс-службы в частную контору. В течение следующих четырнадцати лет ему, конечно, пришлось карабкаться по скользкой лестнице, потому что так всегда бывает — помощник личного секретаря, затем заместитель — но в конце концов в 1986 году он стал личным секретарем королевы. Но что это за работа? Что на самом деле делает личный секретарь в течение дня?

Прямой ответ таков: он является связующим звеном между сувереном и его министрами, особенно премьер-министром; он организует публичные мероприятия и выступления монарха; и он занимается его корреспонденцией. Говоря более неформально, он здесь, чтобы успокоить нервы любого посетителя, прежде чем его введут в королевское присутствие.

Но, конечно, ничто не бывает простым. Гарольд Ласки, политический теоретик и экономист, в 1942 году попытался дать определение профессии в обзоре биографии Генри Понсонби, личного секретаря королевы Виктории. Роль личного секретаря, по его словам, заключалась в «достойном рабстве»: нужно уметь вторгаться, не выглядя навязчивым, уметь лавировать между «озабоченными политиками» и «ревнивыми придворными» и «должен быть в состоянии нести бремя ошибок государя».

Ласки написал:

«Получив тысячу секретов, он должен различать то, что может всплыть, и то, что останется неясным. . . Королевский секретарь ходит по натянутому канату, под которым зияет бездна. Если монарх ленив, как Эдуард VII, само его присутствие может почти стать ошибкой суждения. Если монарх трудолюбив, как королева Виктория, то требуется весь его такт и осмотрительность, чтобы твердо придерживаться возможных линий рабочих отношений в конституционной системе».

Прежде всего, объяснил Ласки, личный секретарь должен отложить в сторону свои личные взгляды:

«Личный секретарь монарха, продвигающий свои идеи, может легко спровоцировать кризис. Он должен быть почти бескорыстным; как только личные амбиции начинают окрашивать его горизонты, его полезности приходит конец».

Еще Ласки сказал: «Половина его должна быть в реальном смысле государственным деятелем, а другая половина должна быть готова, если придется, быть кем-то, кого очень сложно отличить от лакея».

Но Ласки упустил из виду важность способности личного секретаря ладить с государем. Ни одного личного секретаря никогда не назначают исключительно на основе его личного обаяния, но способность установить хорошие отношения с человеком, с которым они будут работать в непосредственной близости в течение многих лет, имеет решающее значение. Зануды, напыщенные ничтожества, педанты, интриганы и недовольные никуда не годятся, в конце концов государь не выдержит их вида. Хорошая химия жизненно важна, и также очень важна способность рассмешить монарха. Помимо того, что это делает их общение более приятным, это бесценный метод разрядки неловких моментов. Уильям Хезелтайн хорошо проявил себя на этом фронте. Однажды, во время ежегодных летних каникул королевской семьи в Балморале, королева убирала после обеда в бревенчатой ​​хижине, где они часто устраивали пикники. Когда она махнула метлой, Хезелтайн пошутил: «Здесь подметала королева Елизавета…», чем вызвал смех королевы.

Конечно, делу время, а потехе — час. Даже выдающийся Генри Понсонби попался на эту удочку. Однажды, когда Виктории, все еще оплакивавшей Альберта, надоели взрывы смеха, доносившиеся из комнаты конюших, она прислала записку: «Было бы лучше, если бы мистера Понсонби предупредили, чтобы он не был таким смешным».

Во многом успех отношений между личным секретарем и его боссом зависит от характера члена королевской семьи. Королева Виктория могла быть очень трудной, и Генри Понсонби требовались все дипломатические навыки, чтобы справиться с ней. Эдуард VIII был почти невозможен и в тот или иной момент не доверял большинству своих советников. Георг VI совершенно ясно давал понять, что не хочет, чтобы его жизнь диктовал его личный секретарь. Однако королева Елизавета II кажется относительно простым работодателем, у которого всегда были откровенные отношения со своими личными секретарями.

Один бывший высокопоставленный придворный сказал: «Вы здесь для того, чтобы дать совет, и именно это ключ к вашей роли: вы должны быть полностью откровенными в том, как вы подходите к этой задаче со своим директором». Иметь дело с королевой — не проблема, потому что она признает, что вы здесь для этого. Она может не соглашаться с вами, но она слушает и хочет знать, что вы хотите сказать. Моя ключевая роль заключалась в том, чтобы сказать королеве: «Послушайте, мы находимся вот тут, у нас такие параметры, такие возможности, такие варианты, я думаю, нужно выбрать вариант Х». И она может сказать: «Что за ерунда», или «Дайте подумать», или «На самом деле, я думаю, Y», или «Да, хорошо. Давайте сделаем это».

Иногда ее ответы могут нуждаться в расшифровке. «Она действительно говорит шифром. И одна из ваших задач — расшифровать код.

Это сложная работа, не в последнюю очередь потому, что личный секретарь также является секретарем монарха и советником в каждой из стран Содружества, где он или она является главой государства (четырнадцать за пределами Великобритании, после ухода Барбадоса в конце 2021 года).

Один бывший личный секретарь сказал писателю Стивену Бейтсу:

«Большинство из последних секретарей отработали восемь или девять лет. Продолжать дольше нехорошо: это напряженная работа, особенно сейчас, с тиранией электронных писем. Личный секретарь и его заместитель встречаются с королевой каждое утро, когда она находится в Лондоне, и большую часть дня вы работаете до вечера, занимаясь корреспонденцией и составляя ее речи. . . Вы должны помнить, что ваша ключевая работа изо дня в день — консультативная, и кризисы могут возникать очень внезапно, как это произошло, например, после смерти Дианы.

Королева очень пунктуальна, знаете ли, и она эксперт, потому что она занимается этим так долго, что замечает, когда что-то идет не так. Легких путей нет — нужно быть в курсе всего и знать свое задание. Она не станет критиковать вас напрямую, но посмотрит на вас и самое худшее, что она скажет, будет: «Ты уверен?»

В описании Ласки роли личного секретаря отсутствует еще кое-что. Его слова создают впечатление, что это почти полностью пассивная функция, что личный секретарь проводит свой день, слушая своего государя, отвечая министрам, взвешивая варианты, обдумывая советы. Но личные секретари также проявляют инициативу: они делают все на свой страх и риск. Иногда они даже не советуются со своим боссом, прежде чем сделать что-то.

«Принцип придворного, — сказал один бывший личный секретарь, — состоит в том, чтобы знать все, но не обязательно все рассказывать своему начальнику».

***

Во время правления королевы вряд ли было много личных секретарей, которым не приходилось иметь дело с неразрешимым вопросом королевских финансов в какой-то момент своего пребывания в должности. Уильям Хезелтайн не был исключением. Одна из битв, которые он вел в качестве пресс-секретаря, заключалась в том, чтобы убедить прессу перестать называть Гражданский список зарплатой королевы; это была битва, с сожалением признает он, в которой он так и не смог победить. Еще одно сражение, которое произошло, когда он был личным секретарем, касалось подоходного налога.

История налогов и королевской семьи сложна. Королева Виктория добровольно платила подоходный налог после того, как он был введен сэром Робертом Пилом в 1842 году (хотя ставка была совсем не такой, как сегодня). Эдуард VII тоже, хотя и пытался выкрутиться. Но и Георг V, и Георг VI настаивали на льготах, и к началу правления Елизаветы II она вообще не платила подоходный налог. Сразу же после восшествия на престол она получила льготу, которая освобождала ее от уплаты налога на доход от инвестиций, иммунитет, которым не пользовался даже ее отец.

Начиная с 1960-х годов все больше внимания уделялось королевским финансам и вопросу о том, может ли королевская семья оправдать большие суммы денег, которые они получали от налогоплательщиков. В 1971 году Майкл Адин оказал королеве большую услугу, дав показания специальному комитету Палаты общин, когда тот изучал Гражданский список и задавался вопросом: а оправдывает ли королева деньги, которые на нее тратятся? В убедительных показаниях он описал, как усердно она работает, от трех часов в день, которые она тратит на чтение правительственных газет, до обширной программы мероприятий, которые она проводит по всей стране. Несмотря на то, что она сделала бесчисленное количество публичных выступлений, она все еще находила их стрессовыми, говорил он: во время мероприятия в провинциальном городе королева должна «живо интересоваться всем, говорить доброе слово здесь и задавать вопрос там, всегда улыбка и приветствие во время поездки в машине, иногда в течение нескольких часов, — это нужно испытать, чтобы должным образом оценить». Свидетельство Адина достигло своей цели: комитет рекомендовал увеличить доход королевы с 475 000 фунтов стерлингов до 980 000 фунтов стерлингов. Но впервые был введен уровень парламентского контроля: в соответствии с новым законодательством попечители должны ежегодно пересматривать Гражданский список и отчитываться перед парламентом каждые десять лет, когда Казначейство может издать приказ об увеличении пособия.

Тем временем общественность продолжала задавать вопросы о том, почему королева не платит подоходный налог. Аргумент, выдвинутый от имени королевы, заключался в том, что освобождение от налога было древней традицией, основанной на доктрине, согласно которой Корона не может облагать себя налогом; а во-вторых, что королева не могла себе этого позволить. Первое было явно чепухой, учитывая, что это было относительно недавнее новшество; второе было в лучшем случае спорным, но не убедительным. В 1980-х Хезелтайн подумал, что пришло время перемен.

«Я опробовал внедрить идею уплаты подоходного налога, но ничего из этого не вышло, документ не получил дальнейшего развития».

Идея Хезелтайна заключалась в том, что, хотя уплата подоходного налога прекратит большую часть критики в адрес королевы, это не обязательно будет стоить ей очень дорого.

«Мы всегда слышали предположения, что у нее есть огромный частный доход, с которого она не платит налогов. Основную часть этого частного дохода, конечно же, составлял доход герцогства Ланкастерского. И из этих денег королева не только субсидировала других членов королевской семьи, которые не получали выплаты по Гражданскому листу, но в то время занимались общественными делами. . . но также финансировала и другие вещи, такие как хор Королевской капеллы и другое. И я чувствовал, что если записать все это на бумаге, вы обнаружите, что не так уж много из этого дохода подлежит налогообложению, потому что большая его часть будет реалистично классифицирована как рабочие расходы. И я подумал, что если бы можно было сказать, что этот частный доход облагается налогом, то можно было бы избежать критики, которую высказывали в то время некоторые средства массовой информации и многие представители общественности».

Так почему же его идею не поддержали? «Я думаю, что сопротивление исходило от самой королевы. Я думаю, ее отец сказал ей, что это действительно жизненно важный элемент королевских финансов, который не должен подвергаться сомнению, и если они будут облагаться налогами, они не смогут позволить себе управлять шоу».

Несколько лет спустя, в конце королевского annus horribilis – 1992, который привел к краху браков троих детей королевы и завершился пожаром в Виндзорском замке, — королева согласилась начать платить подоходный налог. «Ее убедил Виндзорский пожар», — сказал Хезелтайн.

Робин Джанврин — лорд Джанврин, который десять лет спустя будет служить личным секретарем королевы, — назвал этот образ мышления «доктриной незрелого времени». Многое не делается, потому что чувствуется, что время еще не пришло. Затем наступает кризис, и во дворце вдруг понимают, что с этим надо было что-то делать еще полгода назад. Или, в случае с королевой, начать платить подоходный налог еще шесть лет назад.

В неспособности Хезелтайна убедить королеву платить налоги, можно многое прочитать. Следует отметить, что преодолеть силы дворцовой инертности бывает непросто: очевидно, что доктрина незрелого времени оказывала свое пагубное влияние не в первый раз. Во-вторых, придворные не обязательно являются лакеями, согласно Ласки; они могут быть новаторами и движущими силами перемен. И в-третьих, если кто-то захочет возразить, что придворные — это макиавеллиевские заговорщики, которые искусно манипулируют своими хозяевами и любовницами в своих интересах, помните следующее: иногда суверен просто не делает того, что они говорят.

***

В то же время, когда Хезелтайн перешел из пресс-службы в личный кабинет, в 1972 году, сэра Майкла Адина на посту личного секретаря королевы сменил Мартин Чартерис.

Чартерис существовал всегда. Старый итонец (как и Адин) и бывший кадровый военный, участвовавший во Второй мировой войне, он присоединился к королевской семье в 1950 году в качестве личного секретаря принцессы Елизаветы и был с ней в Кении, когда умер Георг VI и она стала королевой. В течение следующих двадцати лет он был помощником ее личного секретаря, дольше всех занимавшим этот пост.

В отношении Мартина Чартериса следует сделать два важных замечания. Во-первых, он был лучшим личным секретарем, который у нее когда-либо был, по крайней мере, по словам Уильяма Хезелтайна. Когда он умер в 1999 г., Times назвала его «самым вдохновенным из личных секретарей королевы, сочетающим в себе проницательность и обаяние, а также политическую чуткость с живым добрым юмором». Во-вторых, он был влюблен в королеву. Всегда был таким, никогда не менялся. 

Хотя Чартерис представлял новую породу придворных — более изобретательных, менее скованных традициями и значительно менее чопорных — нельзя не отметить тот факт, что он был неустанно роскошным. Его отец, Хьюго, который был убит в Египте во время Первой мировой войны, был лордом Эльчо, а его матерью была леди Вайолет Мэннерс, известная как Летти; она была хорошим другом Томми Ласеллса и благодаря ей Томми получил свою первую работу в королевской семье. Дед Чартериса по отцовской линии был 11-м графом Уэмисс; другой его дед был 8-м герцогом Ратлендом.

Как Чартерис любил рассказывать, он получил работу исключительно через кумовство. Он знал Джока Колвилла, бывшего личного секретаря Черчилля, который провел два года в качестве личного секретаря принцессы Елизаветы, а его жена дружила с Томми Ласеллсом. «Все было так просто, — рассказывал он Джайлсу Брандрету. — Никакой проверки, никаких собеседований с правлением, никакого допуска к секретной информации, никакой квалификации, никакого обучения. Так оно и было».

Ему помогло его прошлое. «Я был знаком с такой жизнью, конечно, не в таких масштабах, но полироль для мебели пахла так же, как в домах, где я жил ребенком».

Елизавета сразила его наповал, как только он увидел ее.

«На ней было голубое платье и брошь с огромными сапфирами. Меня сразу поразили ее ярко-голубые глаза и прекрасный цвет лица. Она была молода, красива и послушна. Я сразу понял, что буду горд служить ей».

Их отношения завязались в те первые пару лет, когда Елизавета и Филипп жили в Кларенс-хаусе и часто обедали с персоналом в столовой. В отличие от Адина, которого он считал «довольно чопорным человеком», Чартерис — с его очками-полумесяцами и насмешливым выражением лица — был болтливым, ненапыщенным и забавным. Он знал, как обращаться с Елизаветой как с человеком, никогда не переступая черту. В их отношениях был несомненный огонек.

«Королева любит людей, которые заставляют ее смеяться», — говорит Чарльз Энсон, ее бывший пресс-секретарь.

О присутствии Чартериса часто сообщало облако нюхательного табака, и если какая-то его часть стекала по манишке его рубашки, казалось, это его никоим образом не касалось, что бы ни думали другие, более старомодные домочадцы.

По мнению Уильяма Хезелтайна, именно сила убеждения Чартериса выделяла его как образцового личного секретаря.

«Он был человеком большого ума и обаяния, — говорил Хезелтайн. — Важно отметить, что Чартерис хорошо чувствовал, как королева и королевская семья меняют свои отношения с миром. Он считал, что монархия никогда не должна опережать время или даже идти в ногу со временем, но что у нее будут проблемы, если она сильно отстанет от него. И, пробыв с королевой так долго, он, вероятно, успешнее других придворных мог убедить ее принять точку зрения, которую он предлагал».

Как сказал сам Чартерис в интервью 1993 года: «Она очень хороша в обнаружении всего неправильного… В этом смысле у нее превосходное негативное суждение. Но она слаба в инициировании политики, поэтому другим приходится внедрять идеи в ее голову».

Самым очевидным изменением при Чартерисе было то, что речи королевы стали заметно смешнее: в избытке юмора никогда нельзя боло обвинить Майкла Адина. Ее речь на обеде в Гилдхолле, посвященная годовщине ее серебряной свадьбы в 1972 году, началась с легкой насмешки над собой: «Я думаю, все действительно согласятся, что в этот день я должна начать свою речь словами: «Мой муж и я… Мы — и под этим я имею в виду нас обоих…» Это вызвало большой смех, вспоминал Хезелтайн: «Громче всех смеялся Мартин». Мартин Чартерис всегда с энтузиазмом оценивал свои собственные шутки.

В 1977 году Чартерис убедил королеву отпраздновать Серебряный юбилей пребывания на престоле, и в том же году она выступила с речью перед обеими палатами парламента в Вестминстерском зале. В то время, когда правительство планировало передачу полномочий Шотландии и Уэльсу, королева сказала, что, хотя она понимает стремления шотландцев и валлийцев, «я не могу забыть, что была коронована королевой Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии. Возможно, этот юбилей — время напомнить себе о преимуществах, которые союз предоставил, как дома, так и в наших международных отношениях, жителям всех частей Соединенного Королевства».

Выступление не понравилось шотландским националистам. Люди не привыкли к тому, что королева так ясно высказывает свое мнение по такому спорному вопросу. Не перешло ли это границы конституционных приличий? Не забрела ли она в сферу партийной политики? Премьер-министр Джеймс Каллаган был так возмущен, что ему пришлось спросить свой офис, одобрил ли Даунинг-стрит, 10 речь заранее (они одобрили). Отпечатки пальцев Мартина Чартариса были в речи повсюду. Он всегда настаивал на том, что не писал эти слова, но «позаботился о том, чтобы они были написаны».

«Кому-либо, кроме Мартина, — сказал Хезелтайн, — было бы трудно убедить ее быть настолько откровенной».

Когда в конце 1977 года Чартерис вышел на пенсию, он получил обычную аудиенцию у королевы. Она взяла с собой принцессу Анну, которая, как она знала, не потерпит слез от своей матери. «Королева знала, что Мартин будет плакать, и он заплакал», — вспоминала его вдова Гей Салли Беделл Смит. «Он не был подавлен своими эмоциями. Она не плакала, и, по ее мнению, чем меньше сказано, тем лучше». Она преподнесла ему серебряный бокал и поблагодарила. Придя в себя, он сказал ей: «В следующий раз, когда вы увидите его, в нем будет джин с тоником».

Чартерис прослужил ей двадцать семь лет и за это время наладил с ней отношения, которых с тех пор не смог наладить ни один личный секретарь. По мнению многих, он был не просто придворным, он был ее другом.

В 1999 году, когда Мартин Чартерис лежал в больнице, умирая от рака, королева приехала навестить его. Они проговорили час, но на текущие темы, а не о его болезни. «Она знала, что это бессмысленно, — вспоминала Гей, — и что Мартин хотел говорить о тех вещах, о которых они говорили, когда он работал на нее». Работая скульптором в свободное время, он провел последний год своей жизни, создавая чугунный камин для королевы; она поместила его в зале Святого Георгия в Виндзорском замке, где он находится и по сей день.

Отношения королевы с Чартерисом показали, что успешный придворный всегда будет больше, чем просто чиновник. Связь, которую они имеют со своим руководителем, носит как личный, так и профессиональный характер: они могут быть наемными работниками, но если нет симпатии и понимания, они никогда не будут по-настоящему эффективными. Большим достижением Чартериса было то, что он одновременно ценил сильные стороны королевы и знал о ее слабостях, и таким образом смог помочь ей адаптироваться к меняющимся временам.

Идеальный придворный — это не тот, кто стремится формировать или манипулировать, потому что, в конце концов, в искусственности нет смысла. Попытки создать фальшивый публичный имидж для членов королевской семьи или подтолкнуть их в неловком направлении всегда заканчиваются неудачей. Вместо этого придворный должен направлять, открывать двери: от королевских особ зависит, войдут ли они внутрь.